В большом (а, может быть, и не очень) городе, на новой (а, может быть, и не слишком) улице, в многоэтажном доме, в квартире на первом этаже с окнами во двор жил да был кот по имени Мурлыка.
И всё-то у Кота-Мурлыки было в меру. В меру густая шерсть (зимой в ней не холодно, а летом не жарко), в меру длинные лапы (когда кот стоит, - все четыре до земли достают, когда лежит, - ни одна до неба не дотягивается). Шкура у Мурлыки, - сплошные пятна: серые, белые, чёрные. Одно пятно у кота на голове, как чёрный берет у лихого кавалера. За ухо зацепилось и на глаз съезжает. Другое – на груди, - как белая манишка. Остальные пятна, разные, там и тут, где и как им понравилось. Морда у кота Мурлыки тоже средняя: ни узкая, ни широкая. Молодой он, кот Мурлыка, год ему всего. Вот щёки, как у матёрых котов, и не нагулял ещё. Короче, кто ни взглянет на Мурлыку, сразу скажет, что кот этот, что ни на есть беспородный. Ни на какой кошачьей выставке медали за красоту или благородную кровь ему не видать. Но жизнь мудрее людей. Пустых наград за чужие заслуги она не жалует, зато, если и одарит кого…
Впрочем, тут нашей присказке конец. Пора сказку начинать.
Лето на дворе. Газоны некошеные – как джунгли. Воробьи в пыли купаются да свой, вечный, воробьиный спор ведут: кто из них, из воробьёв сильнее, кто смелее, кто чирикает громче, кто грознее перья распушит. Кот Мурлыка на подоконнике лежит, через раскрытое окно на воробьёв смотрит, хвостом недовольно пошевеливает. Не нравятся коту Мурлыке воробьи. Несолидные они, суетливые. Галдят, друг перед другом перья ерошат, а зачем? Что делят, бестолковые? От чего в беспокойство входят? Не понять. Брали бы с кота Мурлыки пример. Он кот хоть и молодой, а обстоятельный. Весь февраль с мартом коты во дворе песни пели, друг другу когтями шерсть чесали. Весь двор кошачьей шерстью выстлан был, а он, Мурлыка, даже с подоконника не сошёл. Потому, что умный и знает: всё в мире, кроме покоя, - суета сует и пустое мечтание. И нечего на глупых воробьёв засматриваться!
Только Мурлыка так подумал, только глаза от воробьиной стаи оторвал, как сердце у него остановилось, дыхание прервалось, а все умные мысли враз из головы повылетали. В окно напротив, на подоконник, рыжая кошечка вспрыгнула, за кончиком своего хвоста потянулась, белой лапочкой его накрыла, а мимоходом на кота Мурлыку глянула. А глаза-то у неё! Глаза-то! Зелёные презелёные. Как трава на газоне после дождя! Рванулось тут мурлыкино сердце, выпрыгнуло на подоконник, упало с него на двор и покатилось прямо к беленьким лапочкам солнечной красавицы. Бросился кот Мурлыва вслед за сердцем, да куда там! Разве кто-нибудь, когда-нибудь сердце своё догнал? Добежал кот Мурлыка до отвесной стены под окном, а сердце его уже у лапочек белой кошурки лежит. Потянулась кошурка, мягкой лапочкой тронула припавшее к её ногам мурлыкино сердце. Затрепетал Мурлыка от счастья, вздохнул едва слышно: «Мяу». «Мяу» - раздалось в ответ, а Мурлыка всем телом задрожал. Уже от страха.
Откуда ни возьмись, легло к ногам зеленоглазой ещё одно кошачье сердце, а вслед за сердцем идёт к заветному окну, через весь двор кот Пушёк – всех дворовых котов гроза.
Как увидел кот Мурлыка Пушка, затрепетало мурлыкино сердце, чуть с окна не спрыгнуло, чтобы в пятках у Мурлыки спрятаться. Но Пушёк Мурлыку не видит. Его сердце тоже у ног рыженькой кошурки улеглось. Подошёл Пушёк к отвесной стене и пропел нежно-нежно: «Мя-я-я-у!»
Кошурка в усы улыбку спрятала и этак краем глаза на Мурлыку поглядела: мол, а ты-то что? Неужели сдрейфил? От такого взгляда забилось мурлыкино сердце, к белым лапочкам кошурки припало. Вздохнул Мурлыка глубоко и пропел во весь голос: "Ми-а-а-у!"
Не понравилось такое Пушку. Скосил он глаза на Мурлыку и зашипел чуть слышно: «Пш-ш-шёл!» А кошурке-то сверху всё видно. Головкой она повела недовольно, белую лапочку от пушкова сердца отодвинула: Мол, вот ты какой, оказывается? Грубый, дикий и никакого обхождения не знаешь! Присмирел Пушёк. От Мурлыки отвернулся, сел поудобней, и запел: «Мяу – мяу – мяу!»
Голос у Пушка сильный, громкий, а поёт он нежно-пренежно и глаз от красавицы не отводит. Кошурка прилегла, зелёные глаза прикрыла, кончиком хвоста, как веером поигрывает, – Пушка слушает. Трепещет мурлыкино сердце. Неужели за единый взгляд рыжей кокетки придётся ему в соревнование с самим Пушком вступать?! Страшно. Но и уйти не может Мурлыка. Кто же сердце своё бросает? Тихо-тихо вздохнул Мурлыка: «Миау» – мол, взгляни на меня, солнцеподобная, подари один лишь взгляд. Не слышит его гордая красавица. Да и где ей тихое «Миау» услышать, когда от пушковых рулад стёкла вздрагивают? Вздохнул Мурлыка: мол, была не была, сел поплотнее, да как завопит: «Миа-а-а-ууу!»
Хлестнул себя Пушёк хвостом по боку от злости, возвысил голос до предела: «Ма-а-а-ууу!»
Едят коты глазами друг друга, воют каждый на свой лад. Никто об уступке не думает:
-Ми-а-а-ууу! – завывает один.
-Ма-а-а-ууу! – не отстаёт другой.
Рыженькая кошурка на подоконнике разлеглась, кончиком хвоста грациозно поигрывает, на облака любуется. Слушает. Идиллия. Только не долго она длилась.
Распахнулось на верхнем этаже окно, и обрушилось на головы ошалевших от страсти певцов, целое ведро холодной воды из-под крана. На Мурлыку, главным образом. Пушёк-то, как кавалер опытный, бдительности и во время пения не терял, успел отскочить. Враз промокла на Мурлыке шерсть, обвисли длинные усы. Смешон стал Мурлыка, как всякий мокрый кот. Смешон и жалок. Понял это Мурлыка. И стыдно коту перед солнечной красавицей, и уйти, сил нет. Поднял он не зеленоглазую молящий взгляд и жалобно-прежалобно выдохнул: «Ми-а-а-у!»
Вздрогнули у рыженькой усы, и скатился к Мурлыке, из под лукаво прищуренных век, такой взгляд! Тёплый, нежный! Точно солнечный луч, пробившийся сквозь зелень листьев. Задрожал Мурлыка от счастья, затрепетало его сердце у белых лапочек великодушной красавицы:
-Ми-а-а-ууу! – пропел Мурлыка во весь голос.
-Мр-р-ря-ууу! – взвыл Пушёк. Тоже заметил он взгляд, подаренный Мурлыке рыжей кошуркой и, вознегодовав, набросился на счастливого соперника, - Мр-ря-а-у-ууу!
Сцепились коты, покатились по двору. Лёгким пухом закружилась в воздухе выдранная кошачья шерсть. Тут бы и конец пришёл Мурлыке, - где уж ему, годовалому котёнку, одолеть матёрого, бойцового кота, но выглянула на шум мурлыкина хозяйка. «Брысь! Брысь!» – закричала она. Прочь шарахнулся Пушёк. Рад он был, под почётным предлогом, драку закончить. Мурлыка, хоть и молод, а когти его тоже праздно в лапочках не прятались. Досталось от них и густой пушковой шерсти, и его нежным ушам.
Выбежала хозяйка во двор, подхватила Мурлыку на руки. Мокрого, грязного, в ранах боевых. Унесла домой. Отмыла его в тёплой воде, завернула в старое, байковое одеяло и положила на солнечное окно, греться. Покорно перенёс всё это Мурлыка. Тихо в одеяле на подоконнике лежал. Не рад, бедняга, что и жив остался. Какая может быть жизнь у кота, если потерял он сердце? Затерялось оно на чужом окне. Возле белых лапочек солнечной красавицы…
Лежит Мурлыка на подоконнике, оплакивает жизнь свою пропавшую. Ни надежды в ней нет, ни просвета. Голимая тьма впереди…
А, тем временем: «Звяк, звяк!» – звонок на двери ожил. Хозяйка дверь отворила. Не иначе, к ней знакомая пришла о человеческих, суетных делах побеседовать. Эх, знали бы люди…
-Дуська, Дуська! А ты куда?! Вот увязалась, проныра рыжая…
Не слышал Мурлыка больше никаких других человеческих слов, потому что, кокетливо переступая беленькими лапочками, в комнату вошла ОНА! Грациозная и нежная, как крадущийся солнечный луч. С глазами, сияющими подобно зелёному огню светофора в густой тьме краткой, летней ночи. И что перед такой встречей, перед невиданным даром судьбы железные медали с выставок, выдуманных хитрыми людьми для развлечения людей тщеславных?!